Обрученные судьбой - Страница 178

178

Ксения ж едва подняла бутыль, заполненную чуть ли не по горлышко крепким напитком, но все же разлила по чаркам прозрачную жидкость трясущими от волнения и тяжести руками, немного расплескав ее на поднос. Пан Петрусь лишь улыбнулся, глядя, как лихо московитка плеснула себе — чуть ли не до края чарки.

— Ну, панна? — он поднял с подноса свою чарку, подавая глазами знак Ксении взять свою. Потом развернулся к стоявшим за спиной людям, открывая им Ксению, принявшую чарку. Пан Петрусь кивнул Ксении, мол, пора, пей, и она опрокинула в себя одним махом чарку, уже унюхав резкий дух крепкого напитка. Она видела, как пили хлебное вино мужчины, и подозревала, что ни за что не выпьет, коли маленький глоток сделает сперва. А выпить надо было до дна! Только так и не иначе.

Тут же обожгло горло, а потом желудок горячо, будто огнем. Перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. А пан Петрусь, выпив свою чарку, уже схватил Ксению за кисть, разворачивал ее к людям и Владиславу, что уже не скрывал свою улыбку. Тут же зашумело во дворе Крышеницких — закричали, засвистели шляхтичи и холопы, загрохотали выстрелы, оглушая на миг и так растерявшуюся от водки Ксению. Она плотно сжала губы, чтобы не поддастся соблазну, и не открыть рот, не хватать жадно воздух, пытаясь погасить огонь, что горел ныне у нее в глотке. Не упадет она так в глазах окружающих ее людей. Она боярская дочь, и как подобает, боярской дочери, ступила с крыльца горделиво, высоко неся голову, стараясь не уронить большого ей венка с волос.

Пан Петрусь довел Ксению за руку до Владислава, поставил ее прямо перед тем — лицо к лицу, глаза в глаза, грозно зыркнул в толпу, откуда донеслись до его уха редкие шепотки, вынуждая смолкнуть эти тихие, но злые голоса. Незаметно подошедшая холопка передала пану Крышеницкому в руки буханку хлеба на расшитом рушнике.

— Панна, положи руку твою на хлеб, — тихо прошептал пан Петрусь, и Ксения подчинилась — ее ладонь легла на чуть шершавую от небольших трещинок корочку хлеба. Затем на ее маленькую ладошку Владислав положил свою — широкую, сильную, накрывшую Ксенину руку полностью, надежно укрывая ее из вида. Как он будет укрывать саму Ксению от всего зла, что есть на свете, от всех невзгод и напастей.

Ксения улыбнулась несмело, глядя на их руки, скрещенные на хлебе, а потом снова перевела взгляд на Владислава, поражаясь тому, какими мягкими ныне казались его черты. Ушли все морщинки, вся напряженность из его лица. Он даже показался ей ныне намного моложе своих лет, будто отрок, если бы не чернота уже намечающейся щетины на подбородке и скулах.

Пан Петрусь ловко поднял концы рушника и перевязал руки Владислава и Ксении, лежащие на хлебе, слегка вдавив их ладони через корочку в мякоть — таким крепким узлом завязал он полотенце.

— Отныне ты его, панна, — громко проговорил пан Петрусь, после чего по двору прокатилась очередная волна восторженных криков и выстрелов. — Ты — его!

Музыканты, будто только и ожидая этого момента, вдруг разом ударили по струнам, задудели изо всех сил, наполняя двор быстрой веселой музыкой. Узел на рушнике едва был развязан — так крепко пан Крышеницкий завязал его во время обряда. «Хороший знак! Крепко завязаны нареченные ныне!» — пронеслось среди гостей при виде этого. Потом пан Петрусь с помощью жены отломил от обрядового хлеба два куска. Они были переданы Владиславу и Ксении (она с таким удовольствием вонзила в ароматную мякоть зубы, стремясь побыстрее погасить огонь внутри), остаток хлеба поделили между гостями, пусть каждому и досталось по краюшке совсем.

— Теперь ты должна мне отдать свой венок, — прошептал Владислав, когда хлеб был съеден присутствующими до крохи последней, и на пару снова устремились десятки глаз. — Я же тебе отдам свой.

Он стянул свой маленький венок и аккуратно опустил его на распущенные волосы Ксении, при этом не удержавшись, провел ладонями по ее лицу, запрокинутому вверх, по золотым волнам, лежащим у нее на плечах. Теперь, когда венок оказался ей впору, Ксения поняла, отчего тот, что одели ей в горнице, был так велик. Ведь с самого начала он был предназначен вовсе ней ей.

Владислав склонил голову, и она, привстав на цыпочки, опустила на его черные пряди венок, что держала в руках, а потом вдруг взлетела в воздух, поднятая сильными руками Владислава, едва не завизжав от мимолетного испуга.

— Ну? — спросил со смехом Владислав, глядя в ее лицо снизу вверх. А потом крутанул ее так что ее волосы под венком пошли волнами, заставляя ее вцепиться пальцами в ткань его жупана на плечах. То ли от этого кружения, то ли от хмеля, что вдруг ударил в голову от выпитого, но Ксения вдруг запрокинула голову, аккуратно, чтобы не уронить венок, рассмеялась в голос, не скрывая своих чувств. Она чувствовала себя такой легкой, такой счастливой. Совсем забыла, где она находится, забыла, что вокруг нее люди, которых она еще недавно так смущалась и даже немного побаивалась. Для Ксении ныне не было никого, кроме Владислава, который тоже рассмеялся, разделяя ее радость, видя ее счастье, которое словно было откликом тому, плескавшемуся в его душе сейчас.

Только его глаза, так сверкающие из-под темных прядей волос и зелени венка. Только его крепкие руки, что позволили ей соскользнуть вниз вдоль его тела, прижали ее к себе. Только его губы, что впились в ее рот, разгоняя ее кровь по всему телу, наполняя ее до краев тем огнем, что только он вливал в ее вены.

Вокруг них заревели от восторга в голос люди, перекрывая звуки музыки, но Ксения даже не слышала их сейчас, прижимаясь еще крепче к Владиславу, запуская пальцы в его волосы, путаясь в травах венка. Только когда почти над самым ее ухом грохнул голос пана Петруся «За нареченных!», она вернулась на грешную землю, оторвалась от губ Владислава, спрятала лицо у него на плече.

178