Обрученные судьбой - Страница 245

245

Владислав молча дождался, пока Ксения прочтет помянник по убиенному, не прерывал ее. Просто сидел за уже накрытым к ужину столом, переплетя перед собой длинные пальцы, задумчиво смотрел в огонь. Он так погрузился в свои мысли, что едва не вздрогнул, когда на его плечо опустилась ладошка Ксении.

— У тебя сговор был с Владомиром.

Это был не вопрос. Ксения озвучила факт, и Владислав обернулся к ней удивленно.

— Он поведал тебе то?

— Нет, — она покачала головой. — Он промолчал об том. Я сама догадалась. Его странный вид, когда про вотчину заговорила. Его глаза, полные вины и сожаления. Твоя злость. Он предал тебя, быть может, там, в вотчине Северского?

— Он обманул меня. Но не в том. Я думал, что за тобой иду. Он умолчал, что тебя схоронил Северский более месяца назад на тот день. Ушел прежде, чем я понял то…

Ксения опустилась на ковер, оперлась подбородком о руки, сложенные на подлокотнике кресла Владислава, взглянула на него. Он видел, что в глубине ее глаз скрывается нечто, но разгадать этого не мог, просто ждал, пока она сама заговорит.

— Батюшка сказал мне во сне, что от черноты тайн все зло, — медленно произнесла она. — Одна из них разъедает мою душу, ведь покаяния в том я так и не принесла в храме. Вспомнила о том еще тогда в Московии, когда по земле ходила своей. Владомир грозил тебе открыть мой грех, показать, что не так я прекрасна душой, как лицом красна.

Ксения прикусила губу, перевела взгляд на огонь, не в силах смотреть в глаза Владислава.

— Видел ли ты шрамы от ожогов на лице и шее Северского, Владек? Неспроста меня Матвей разума лишившейся выставил. Ибо чернота в мою душу пришла после смерти дитя нашего с тобой. Как повитуха открыла, что девочка то была, так и поддалась я бесу, впустила ненависть в душу. Я делала вид, что примирилась с Северским, поддалась на его уговоры и обещания лучшей доли, что отныне будет у нас. А сама только и думала о том, как бы со свету его сжить. Да и самой… вслед за ним… туда.

Владислав сжал ее пальцы ласково, лежащие на подлокотнике, и она не стала скрывать своих слез, что уже падали с ресниц одинокими каплями. Он не осуждает ее за грех ее!

— В один из вечеров я приняла его в тереме. Помню, что смеялась тогда, ластилась к нему. Я знала, что усыплю его разум так, обману его настороженность. Он любил меня и легко поддался моему обману. Я могу легко обвести вокруг пальца, коли надобно мне. После того, как он уснул, я двери терема подперла, а потом позапирала светлицы, чтобы не открыть так просто было их. И двери спаленки… А затем взяла огня в лампадке перед образами…

Ксения ясно увидела перед глазами, будто снова в своем тереме очутилась, как побежал по кисее огонь, как яростно стал пожирать ткань, а потом перекинулся на другое полотно, подставленное рукой Ксении и брошенное в соседнюю светлицу. Она знала, что муж спит крепко, что не сразу почувствует запах гари. Надеялась, что угорит вместе с ней прежде, чем холопы дворовые двери все выбьют. Она села в уголок спаленки, прямо под образа, не в силах смотреть после своего бесчинства на лики святые.

Огонь уже вовсю полыхал в спаленке, пожирая ковры и мебель, подбираясь к постели, где лежал Матвей, и Ксения замерла в ожидании, даже не замечая, что уже стало совсем тяжко дышать, а от жара хотелось отвернуться, спрятаться в укромном месте каком. Но тут вскочил Матвей с кровати, заметался по комнате, стал выбивать двери. Она слышала, как рухнули на пол двери терема, что вели из сеней, потом стали биться холопы о двери светлиц, что-то крича в голос.

Упала под ударами плеча Матвея дверь спаленки, и Ксения не смогла сдержать разочарованного выдоха — не суждено. Но так даже легче, вдруг подумалось ей, душу чужую с собой не заберет. Свернулась калачиком на полу, ожидая, когда за ней придет смерть.

За ней действительно пришли. Но не смерть, а Матвей. С обожженными руками, лицо все в копоти, он искал ее по спаленке, пока не нашел на полу. Ксения отбивалась от него как могла, кусалась, не желая выходить из этого ада, который сама же и создала. Вскочила на ноги, огляделась, и, ухватив за свободный от огня край кисеи, стегнула его, целясь в глаза. Горящая ткань ударила его по лицу, шее и плечам, занялись волосы и борода, но он даже головы не повернул — схватил жену, взвалил на плечо и, забрав святые образа, вынес свои драгоценные ноши прочь из терема.

Пожар быстро потушили. Вскоре ничто не напоминало о том, что некогда творилось внутри терема, кроме потолка, который намеревались по весне заново побелить. Только Матвей помнил о том пожаре, всякий раз видя в отражении зерцала свои красные жуткие шрамы. С горечью вспоминал о том, как шептала ему в ухо Ксения тогда: «Никогда не буду жить с отцеубийцей! Никогда не буду жить с детоубийцей! Погублю я тебя, погублю, клянусь в том!» И руны Евпраксии говорили каждый раз, что смерть к нему придет через ладу его лазуреокую. Или она, или он. Другого пути не было…

— Вот так я оказалась в скиту, — проговорила Ксения. — Только не помнила ничего, не узнавала никого. Матвей мог меня под суд отдать, как жену, поднявшую руку на мужа. Но не отдал. И вреда мне не причинил, оставил в живых, хотя мог умертвить, никто бы и слова не сказал поперек, даже родичи мои. Правда на его стороне была. Но ныне я понимаю, что он действительно любил меня, раз жизнь мне сохранил, и в какой-то мере разум, позволив забыть то, что так терзало мою голову. Он не знал тогда, что Евпраксия все же сумела достать меня. Вернее, сумела бы, коли не судьба не свела нас с тобой снова.

Она перевела взгляд с огня на лицо Владислава, такое внимательное, такое родное, что дух захватывало, затаилась, ожидая его ответа. Но он молчал, и тогда она решилась — нарушила первой молчание в спальне.

245