Обрученные судьбой - Страница 257

257

— Я доверяю вам, кто ныне тут, в этой зале, более чем кому-либо. Как себе верю. Надеюсь, что не ошибусь в том, — медленно и тихо произнес он. Владислав не хотел даже гадать, кто мог помочь Юзефу в афере с письмом, и кто из Замка виновен в пропаже договора, заключенного отцом и паном Острожским. — Но если я ошибусь, то видит Бог… ибо ближе вас у меня никого нет ныне из шляхты, — а потом его голос стал жестче, снова обретя былую твердость.

— Пан Матияш, надо бы проверить бумаги, что в замке хранятся у секретаря. Все до единой. Полагаю, что пан Юзеф не преминет воспользоваться тем фактом, что некогда брак моих родителей не был признан одной из церквей.

— Брак со дня венчания был признан в римском законе, этого должно быть довольно, — возразил ему бискуп, но Владислав упрямо качнул головой.

— Для судьи трибунала — протестанта, коим является пан Радзивилл, может и не быть. Проверьте грамоту, что дал патриарх константинопольский матери моей, когда через Острожскую ординацию возвращался из южных земель {11}. Без нее только пан Острожский сможет подтвердить возвращение схизмой законного статуса браку моих родителей, — потом, получив ответный кивок пана Матияша, Владислав перевел взгляд на его сына. — Тадеуш, я прошу тебя поехать в Дубровицы и увезти пани Патрысю из вотчины. Пусть поживет раздельно с супругом своим, покамест дело не разрешится. Руки не смогут творить дел, покуда голова молчит. Увези ее… увези ее в Лисий Отвор {12}, родовые охотничьи угодья в Бравицком лесу. Оттуда ей ни за что не уйти по своей воле. Но никакой крови, Тадеуш, слышишь? Там и гляди за ней, пока знака от меня не получишь.

Тот кивнул головой, прикусывая нижнюю губу. Да уж, нынче канун нового года, и эти последние минуты предыдущего выдаются совсем не радостными. Он поймал на себе выразительный взгляд отца и поднялся с места, подчиняясь немому приказу пана Матияша. Коротко кивнув, отец и сын вышли из залы, плотно затворив за собой тяжелую дверь, словно отгораживая оставшихся в комнате от смеха и музыки, шума голосов, что стоял за ее стенами.

Вскоре поднялся и Владислав, понимая, что обязан вернуться к шляхте, что веселилась в большой зале Замка, должен найти Ксению, которую оставил одну с паненками. Он снова устало протер глаза пальцами, будто желая придать дополнительной ясности взгляду, словно это поможет ему отчетливо разглядеть, верно ли он поступает сейчас, подходя к самому краю пропасти, с каждым днем становящейся все глубже и глубже.

— Я будто в темной комнате. Ни видно ни черта, но упрямо я пытаюсь дверь отыскать, — вдруг проговорил Владислав, заставляя и бискупа, и Ежи вздрогнуть невольно от того явного отчаянья, что впервые за последние годы услышали в голосе молодого шляхтича. — Все ищу и ищу, а выхода нет. Только каменные стены, которые предстоит прошибить, чтобы выйти из этого каменного мешка.

— Там есть дверь, Владислав, и она не заперта, — тихо сказал дядя в ответ на неожиданный крик души шляхтича. — И ты ее видишь, эту дверь. Только не понимаешь, что это единственный путь из той темницы, в которую ты сам себя загнал. Видит Бог, это воистину так.

— Ежи? — повернулся к усатому шляхтичу Владислав. Тот с того самого момента, как уселся в это кресло и разжег огонек в своем чубуке, не произнес ни слова, только внимательно разглядывал собравшихся и слушал их речи. — Ты всегда был рядом, пан. Будто отец, оберегал меня. Скажи же ныне, как должен я поступить по твоему разумению? Что превыше — совесть или долг, сердце или разум? Ты часто повторял, что коли шляхтич клялся кому в верности, то… — Ежи при этих словах опустил чуть веки, скрывая от взгляда Владислава то, что мелькнуло в этот миг в них. — Я клялся, что позабочусь о ней, буду всегда рядом. Это низко держать при себе ее невенчанной. И я не могу… Не могу!

— Владек, — поднялся со своего места бискуп, чтобы взять за локоть племянника, задержать подле себя, попытаться снова уговорить его, пока еще не поздно, пока Острожские в Заславе. Он ясно видел, какие демоны терзают ныне шляхтича, и знал, как слабы люди в такие моменты.

Но Владислав только взглянул на него исподлобья и быстро вышел вон. Епископу ничего не оставалось, как остановиться на месте. Рука, протянутая в сторону племянника, упала в складки пурпурной сутаны, сжала с силой ткань.

— Он не переменит своего решения! — и Ежи только кивнул, соглашаясь со словами епископа. — И она! Она решила веру переменить. Сама сказала мне нынче. Deus mio!

— Да верно ли то? На моей памяти панна — одна из самых ревностных схизматиков, что я знал, — возразил ему Ежи, выбивая из чубука остатки табака. — Быть того не может.

— Она уже не блюдет посты, пан Смирец, — ответил бискуп, и Ежи замер на миг, поднял на него взгляд, все еще не веря в то, что слышал еще недавно от своего собеседника. — Схизма ныне говеет перед праздником Рождества, панна же поста не держит, и в веселье среди прочих. Разве не доказательство то истинности ее намерений перейти в истинную веру?

Но Ежи в ответ только хохотнул коротко. Только смешок этот был вовсе не веселый, что заставило епископа удивленно взглянуть на усатого шляхтича.

— А вот я думал, что это ее понесло тогда к пупорезке, коли до Рождества схизмы еще пара тыдзеней, думал, праздник какой у схизмы! — он перевел взгляд на бискупа, по-прежнему не сводящего глаз с него, улыбнулся криво. — Пост не держит от того, что уверена, что праздник Святой позади. Запуталась панна в днях.

— Мне нет дела до того, — отрезал бискуп, поправляя перстень на пальце, будто тот мешал ему. — Не говеет панна от своего незнания или решив перейти в другой закон, мне все едино. Пан Смирец должен понимать, что коли она крещение примет, то венчание будет, и Владислав… тогда Владусь…

257