Обрученные судьбой - Страница 293

293

А потом и сама пани Эльжбета прониклась к Ксении, стала чаще бывать на дворе пана Смирца, и именно она привезла Ксении из ближайшего града, куда ездила за покупками, клубки нитей для вышивки, моток кружев и тонкое, почти прозрачное полотно.

— Для крестильной рубахи младенчика, — улыбаясь, передала она свои дары растерянной Ксении. — Егусь об этом точно не подумает, вот увидишь. А позаботиться о том совсем не мешало бы. Как и об одежке для маленького. А колыбель я сама привезу. У меня после Радека осталась. И одеяльце привезу, и другого много. Эх, как это добже младенчика-то в доме иметь! — а потом осеклась, заметив, как набежала тень на лицо Ксении. — Прости меня. Не подумала совсем о горе твоем.

Ксения решила, что Эльжбета говорит о ее мнимой потере мужа, но вскоре поняла, как ошиблась, когда та поджала губы недовольно, снова напоминая ту пани, что приехала в гневе на двор Ежи узнать, что за девицу тот поселил у себя в каменице да за дочь выдает.

— Ты должна быть осторожна, Кася! Ныне не только собственную жизнь в руках держишь. И не только младенчика этого, что вскоре даст о себе знать, — тихо, но твердо проговорила она, глядя Ксении прямо в глаза. — Ты жизнь Егуся в руках держишь. Он ведь вор! Украл панну нареченную, а за то пан Заславский по голове его не погладит. Да еще дитя его невольно умыкнул. И прежде чем решить что-то, пани, три раза обдумай то! Я не прощу тебе, коли Егусь из-за тебя живота лишится! Он — моя радость, моя душа. Я ждала его ласки более десятка лет, я грезила о нем, едва девицей стала. И пусть он мой до самого нутра, пусть не по мне сердце его тоскует, но пока он подле меня… Я душу за него отдам!

Ксения даже замерла, пораженная тем, что увидела в глазах Эльжбеты, сжимающей ее ладони в волнении. Так любить может только женщина. Так любить была обречена она сама, если все сложится так, как обещал ей Ежи. Собирая по крохам моменты скупой ласки и тепла полученного от мужчины, редкие оттого, что нечасты его визиты, зная, что он не твой и никогда не будет принадлежать тебе полностью, до самого конца.

Она сжала в знак поддержки пальцы Эльжбеты, стараясь не поморщиться от боли, что та невольно причинила ей своей хваткой, кивнула, соглашаясь с ее словами.

— Я обещаю тебе, что сделаю все, чтобы Владислав не причинил вред Ежи, если смогу, если то будет в моих силах, — а потом замерла в испуге, осознав, о ком именно они ведут речь, огляделась по сторонам в гриднице — не слышал ли кто, и повернулась к Эльжбете. — Ты знала?

— С самого первого дня догадывалась, — кивнула та. — Как увидела глаза твои цвета неба. Готова поспорить на что угодно, что рантух твой золотые волосы прячет от чужого глаза. Мы хоть и далече от Заслава, да тоже слыхали, что померла панна, которую пан Заславский из Московии привез да женой желал сделать своей. А там уж и сложилось все в единое целое. Осторожна будь, прошу тебя!

Ксения снова повторила слова своего обещания, в душе усмехаясь. В который раз ее желания расходились с чаяниями людей, окружающих ее. Ведь даже по глазам Эльжбеты легко читалось, что та только и думает о том, чтобы никогда Ксения не повстречала снова Владислава, чтобы тот никогда не узнал о том, что жива она, что по-прежнему ходит по этому свету и дышит только ради него. Ради него и дитя, что растет в ее чреве.

Жаль только, что не так легко прочитать мысли Ежи на этот счет, думала Ксения, глядя на задумчивого шляхтича, который как бывало, садился на ступеньку крыльца, подставляя морщинистое лицо лучам солнца, что грело уже совсем не по-весеннему. Дымил чубуком старый шляхтич да думу думал свою, и тягостна она, видать, была, вон как морщился лоб, как сдвигались брови сурово. О, многое отдала бы Ксения, лишь бы узнать, о чем думает в такие моменты Ежи!

Прошел день святого Егория, принеся с собой на двор пана Смирца веселье да праздничный обед для хлопов вотчины его, подавая знак, что пора уже бросать в черную распаханную землю семена зерновых, начиная год полевых работ.

А потом незаметно побежали дни, наполненные солнечным светом да зеленью густых крон деревьев, щебетанием птах, подбирающих со двора крохи хлеба, что щедро сыпала Марыся, дочка Збыни. Так и травень {2} прошел, словно его и не было вовсе, будто сразу лето пришло на земли пана Смирца. Стала трава на лугу за двором выше пояса, наливаясь соком, чтобы быть срезанной острым лезвием, стать через время отменным кормом для скота, заколосились зелеными высокими стрелами зерновые в полях. Рассыпало лето щедрой рукой в зелень у подножия деревьев ягоды, ярко-красные да темно-синие, почти черные, чтобы прошлись по лесу юные холопки, собирая те в туеса на длинном ремне. Все чаще стали выгонять на выпас скот: больших и мощных туров, коров с маленькими, почти незаметными рогами, грязно-белых овец, шерсть которых состригут осенью, чтобы было чем заняться пряхам в дождливые дни.

И Ксения менялась с природой, что проснулась от зимней спячки по весне и ныне набиралась сил, цвела многочисленными красками в высокой траве на лугах, пела трелями соловьиными. Постепенно округлился живот, увеличилась грудь. Готовилось тело к радости материнства, когда возьмут руки легкое тельце, когда сомкнутся вокруг соска маленький ротик.

Да и Ксения, казалось, забыла все тревоги свои, поглощенная тем, как легко шевелится у нее в чреве маленький человечек, как тихонько толкает ее изнутри, мол, вот он я, наслаждаясь теплом солнечных лучей, ароматом трав и скошенного сена, что доносился с лугов. Словно ее разум наглухо спрятал где-то в дальнем уголке тягостные мысли, воспоминания о былом, о том, чего Ксения ныне лишена.

293