Обрученные судьбой - Страница 339

339

Ежи стиснул зубы в гневе, вспыхнувшем в груди — не дай Бог, Лешко хоть пальцем коснулся его ласточки против воли, голову с плеч снесет! Он стал тихонько качать Ксению на руках, как качал Андруся перед тем, как уложить в постель на ночной сон. Рыдания постепенно затихали, и тогда он, уже сходя с ума от беспокойства, решил спросить об их причине. Плач снова возобновился, но от того, что он услышал, казалось, кровь перестала бежать по жилам, остановилось сердце.

— Я убила… убила пан Тадека… Добженского убила, — между всхлипами умудрилась выдавить из себя Ксения, и Ежи едва не свалился с постели, на которую присел вместе с той на руках. О Езус! О святые Мария и Иосиф! Недаром так ныло его сердце в груди все эти дни, когда он не заметил Добженского среди шляхтичей, что покидали Лисий Отвор. Видя его неподдельный интерес, Владислав тогда сказал, что Добженский уехал в северные земли по делам ординации, ведь скоро Адвент, и значит, литургический год к концу идет. Но чуял же, что не так все просто тут, чуял. Правда, подумать не мог, что Владислав перестанет доверять ему, пошлет Добженского проверять дворы окрестные. И вот…

— Душа моя черна ныне, как печная сажа, — тихо шептала потом Ксения, когда рыдания утихли. Ежи гладил ее растрепанные волосы, ее холодные, несмотря на то, что в спаленке было хорошо натоплено, ладони. — Грехи мои тянут, тяжко мне… Я не знаю, зачем он приехал на двор. Думаю, все стрелка искал, потому и в дом пошел, ведь в сенях обычно оружие лежит. А потом и меня увидел… Я-то решила уже, что не разведал кто я, не признал. А он, видать, все сразу понял, только тянул время… А потом запер меня в доме, не стал слушать меня… поехал в Лисий Отвор. Мы догнали его на пустоши перед топью, у короткой дороги в Бравицкий лес. Ах, если б он выбрал иную дорогу, ту, длинную! Тогда б его холопы нагнали, не мы с Лешко… «Стреляй!», сказал тогда Лешко, «уйдет!» И я взяла его на прицел, Ежи… Святый Боже! Я смотрела на него поверх самострела, а перед глазами его лицо стояло, его голос в ушах слышался… И твой, что шептал про чужую правду, помнишь? А потом поняла, что не могу… не могу… сама не понимаю, как могло то случиться. Всего миг, короткий миг! Лешко тогда кричал на меня, а потом моими же руками и убил его… Пустил стрелу, ведь знал, что я цель уже взяла… И он упал… упал! Я убила его, Ежи. Пусть не по своей воле, по чужой! Но руки мои были… в крови они… и прямо в спину… в спину!

— Где… — Ежи хотел спросить про то, где тело лежит, по-прежнему ли у пустоши, а потом смягчил свой вопрос. — Где он? Где Добженский? Там, у топи?

— Я не ведаю, — покачала головой Ксения. — Все, что помню — свой крик, когда стрела полетела, и черноту после. Ни разу духа не теряла, а тут он вылетел вон… Вернулся тут только, на лавке гридницы, куда меня Лешко принес. О Святый Боже! Видеть его не желаю! Как он мог?! Как мог? Моими руками…!

— Тихо, ласточка, тихо, — снова стал успокаивать ее Ежи. Он еще сам не знал, что ему делать стоит при таких делах, что разворачивались ныне. Все плотнее и плотнее заматывались нити, и отчего-то ему стало казаться, что эти нити складываются в петлю, что когда-нибудь накинется на его шею.

— Я после к топи хлопов посылала. Никого не нашли — ни коня, ни… пана Тадека, — шептала Ксения. — А потом и в Лисий Отвор приказала сходить. Там ворота открыты, только хлопы по двору ходят. Говорят, нет никого в каменице. Нет там пана Добженского. Как уехал несколько дней назад, так и нет…

— Ну, нет тела, прости Господи, нет и убийства, Кася, — сказал Ежи, стараясь, чтобы голос звучал, как можно увереннее. — Кто ведает, вдруг его хлоп какой нашел? Польстился на перстни да одежу богатую, решил, что может, награду получить, коли выходит того. Вот и забрал на свой двор. А молчит о том, чтобы самому не попасть под стрелу или саблю чью-то. Это ж дело такое…

Ксения резко подняла голову и взглянула на Ежи горящими глазами. Даже несмотря на скудный свет, он сумел разглядеть, какая горячая надежда, что Добженский жив, вдруг появилась в них, сжалось сердце шляхтича.

— Ты думаешь…? — спросила она, еле дыша. Ежи кивнул, стараясь выглядеть уверенным и не показать истинных мыслей своих. Никто не будет тащить раненого на свой двор, побоится хлоп чьей-то руки горячей. Стянет перстни с рук, снимет одежду, что сможет продать кому после, да в ближайшую топь и бросит, даже если тот дышать будет. Но Ксении он, конечно, этого не скажет. Ни к чему ей то знать. Вон как посветлела лицом, как дышать стала ровнее. Не стоит ей даже думать о том, кляня себя, считая себя черной от грехов, что даже от общения с сыном отказывалась, полагая, что запачкает того, осквернит…

Ежи оставил Ксению класть поклоны перед образами, молиться о том, что пан Тадеуш все же выжил после того выстрела, сделанного пусть и ее рукой, но не по ее воле. Пусть патеры читает, если это покой какой в душу принесет. А потом сел в гриднице дожидаться приезда Лешко, за которым послал холопа, велев звать шляхтича, невзирая на время позднее.

Тот пришел почти тут же, словно ожидал приезда Ежи и не ложился спать. Сел напротив за стол, снял шапку с темных волос, отряхнув снег с мехового околыша, положил ту подле себя на лавку. Збыня по знаку пана быстро поставила перед теми кружки с пивом и блюдо с холодным мясом и хлебом, а потом ушла к себе плотно затворив за собой дверь, прочитав по лицам шляхтичей, что разговор им ныне предстоит непростой.

— Что ж ты творишь, сучий сын? — с горечью произнес Ежи, глядя в глаза Лешко, что смотрел на него исподлобья. — Ее руками убить! Ты же ее тем едва в могилу не свел.

339