Обрученные судьбой - Страница 346

346

Они оба молчали тогда, только пили из высоких бокалов подогретое вино со специями и смотрели в ярко-горящий камин, каждый думая при этом о своем. А потом вдруг бискуп заговорил об украшениях Замка в Рождеству, и в комнату незаметно вплыл призрак прошлого, ведь это именно та, что ушла от них более пяти лет назад, приложила к тому руку. И нельзя было не вспомнить о ней, бросая мимолетный взгляд на еловые гирлянды, перевитые широкими лентами и украшенные цветами из ткани.

— Мне жаль, что так случилось, — бискуп ничуть не лукавил, говоря о том. Он действительно жалел, что пришлось приложить руку к тому действу, что развернулось несколько лет назад в корчме старого жида по пути в Слуцкие земли. Errare humanum est {1}, и он боялся ныне, что и его не миновала эта участь. — Она была яркой звездой среди остальных, эта панна.

— Ее нет более, дядя. К чему ворошить прошлое? Hoc erat in fatis {2}, и доле не будем о том! — отрезал Владислав, переводя взгляд в багровую глубь в своем бокале. В голове его слегка шумело от выпитого, а сердце отчего-то ныло в груди. Быть может, тому виной была непогода, что с шумом бросала в окна пригоршни снега, пытаясь изо всех сил прорваться внутрь, заворошить огонь в камине, заморозить сидящих в комнате.

А может, из-за долгого отсутствия Тадеуша, видеть которого подле Владислав настолько привык за эти годы, что сейчас не находил себе места. Уже столько времени прошло, вон уже и Адвент медленно подходит к концу, а того все нет в Замке. Не стряслось бы чего, подумал Владислав отчего-то вспоминая ту стрелу с совиными перьями на хвосте. И Рождество совсем не праздник будет без шуток и смеха Тадеуша, и ныне он бы нашел способ развеять тоску, что так внезапно охватила Владислава. Надо будет ехать после Святок в земли Бравицкого леса, решил Владислав, он не успокоится, пока не выяснит, куда запропастился Добженский. И видит Бог, горе тому, у кого он найдет даже маленький след от пана Тадеуша, коли тот не отыщется живым и здравым!

Внезапно дверь в библиотеку распахнулась, громко ударившись от стену, и Владислав резко поднялся с места и расслабил плечи, только когда заметил сверкнувшую в отблесках огня выбритую голову и седые длинные усы. Ежи стоял в проеме двери, широко расставив ноги и выпрямив спину, но Владислав сразу же определил, что тот пьян по той неестественности, с которой тот высоко держал голову. Чересчур высоко для обычного своего поведения.

— Сынку, говорить с тобой хочу, — проговорил Ежи и, качнувшись, ухватившись за виреи, чтобы удержаться на ногах, шагнул в библиотеку. Предельно аккуратно затворил за собой дверь. А потом развернулся к Владиславу, щуря близорукие глаза, стал вглядываться в него, скрытого от его взгляда тенью, ведь тот стоял спиной в огню камина. Бискупа, что сидел молча, наблюдая за всполохами огня, Ежи не заметил за силуэтом ордината.

— Быть может, переговорим следующим вечером, Ежи? — предложил Владислав, морщась недовольно. Ему не нравились люди под хмелем, когда он сам бывал трезв при этом. А особенно не любил он беседы, на которые неизменно все тянуло тех со всякой лишней выпитой кружкой или чаркой. А старый шляхтич в последнее время пил чуть ли не каждый Божий день, позабыв, что время Адвента на дворе. Пил до тех пор, пока не сваливался под стол, и тогда его перетаскивали на руках в спальню холопы, с трудом отрывая от пола.

— Нет! — взревел Ежи и качнулся назад, но сумел выправить равновесие, удержался на ногах. — Не могу я боле. Не могу! В глаза тебе, сынку, смотреть не могу боле… и ее глаза… так и вижу перед собой… Виноват я! — он вдруг со всего размаху бухнулся на колени, и Владислав с трудом удержал себя от того, чтобы не броситься к нему, не поднять того с пола.

Раньше он бы так и поступил, но в последнее время между ним и усатым дядькой поселилась какая-то скрытая настороженность. Словно каждый ждал от другого какого-то подвоха. Владислав не мог забыть, как побледнел тогда Ежи на охоте, увидев маленькую стрелу, как открыто лгал в глаза, а потом поспешил уехать из Лисьего Отвора. Правда, уехал он к себе в вотчину, будто пережидая что-то, а не к стрелку направился, дабы предупредить того. Но все-таки! И Добженский исчез вдруг именно в землях окрест Бравицкого леса, а именно там и двор Ежи…

— Виноват я перед тобой, сынку, и перед ней виноват, перед панночкой виноват! — меж тем каялся пьяным голосом Ежи, то и дело стуча себя в грудь кулаком. Позади Владислава, с шумом отодвинув кресло, поднялся на ноги епископ.

— Ежи, иди спать, — Владислав подошел к старику и попытался поднять того на ноги, но тот не давался, а только схватил его за ладони, удержал возле себя, взглянув мимо Владислава на епископа, замершего на месте.

— А! И ты тут, пан бискуп! Что ж, то даже добже! — рассмеялся Ежи зло. — Не достать пану бискупу панны, не достать!

— Sile {3}, пан Смирец! — вдруг произнес епископ устало, качая головой, словно не веря тому, что слышит. Старый дурень сам себе роет могилу, поддавшись уговорам пьяной совести! — В тебе говорит вино, а не разум.

— Ну нет! — снова рассмеялся Ежи, стукнув кулаком по полу. — Я молчать боле не намерен. Доле с меня! Доле тайн и недоговорок!

Владислав вдруг вырвал ладонь из руки Ежи, за которую тот пытался удержать его подле себя, отошел в сторону пристально наблюдая за тем, что разворачивалось ныне у него на глазах. Плечи Ежи вмиг опустились, он устало сел на пол, схватился за голову, стал раскачиваться из стороны в сторону. Епископ же снова опустился в кресло, невозмутимый и хладнокровный, с любопытством смотрел на усатого шляхтича.

346