Обрученные судьбой - Страница 5

3. обедневший шляхтич, чьё вооружение и конь принадлежат богатому шляхтичу, в чьей родовой хоругви он состоит

4. Застенок, холодная (польск.)

5. Имеется в виду крестьяне

6. Александр Зборовский (? — 1621) служил Лжедимитрию, потом Тушинскому самозванцу. В 1610 он собрал остатки тушинского войска, привёл их к гетману Жолкевскому и способствовал поражению русских при Царёво-Займище и Клушине

7. Тут: польское войско

Глава 1

начало лета, год 1609

Московия,

Ксения в который раз отодвинула в сторону занавесь, чтобы пустить хоть немного свежего воздуха в душный возок. Он был обит бархатом, искусно расшитым золотистой нитью — аксамитом. Конечно, возок ослеплял богатством и красотой убранства, но из-за этой плотной ткани внутри в солнечный день, как этот, было совершенно невозможно сидеть долгое время — воздух становился спертым и жарким, а от бархата то и дело при каждом броске возка на бревнах гати {1} поднималась дорожная пыль, въевшаяся в ткань за долгое время путешествия.

Возок опять тряхануло, и Марфута, сидевшая напротив Ксении, в очередной раз вздохнула:

— Ох ты, Господи, когда ж доберемся-то? Уж упрела вся, и кости все растряслись.

— Ничего, скоро солнце к краю пойдет. Жара и убудет, — утешила ее Ксения, слегка выглядывая из оконца возка на ратников, что сопровождали их в пути.

Их было более десятка: четыре воина из личной вотчины мужа Ксении, которых удалось с превеликим трудом уговорить их на эту авантюру, и десяток ратников из личной сотни Михаила, ее брата-погодки.

В это время было довольно опасно путешествовать без охраны. Сотни и тысячи польских намеников-авантюристов, казаков, а то и таких же русских, как сама Ксения, буквально наводнили Московию, нападая на деревни, поместья, крепости и города. Многие из них не причисляли себя ни каким ратям и ставили целью не возведение на трон московский очередного претендента, а лишь наживу, обогащение через грабеж и насилие. Богатый возок Ксении мог привлечь к себе неугодное внимание лихих людей, оттого так и кричал на нее Михаил, едва она предстала перед его глазами в шатре на войсковом стойбище.

— Ты совсем ума лишилась, Никитична! Какого рожна поехала сюда, по дорогам полных лихих людей да злыдней папских? Живота не жалеешь своего? Род запозорить хочешь — на стойбище войсковое явилась? — горячился ее молодой брат. А она только смотрела на него и дивилась, какие перемены произошли с ним за то время, что они были в разлуке. Он раздался в плечах, голос стал намного ниже, а на лице уже наметились, хоть и редковатые, но усы и борода.

Сотник московского войска. Ее брат единоутробный Михаил Никитич Калитин. Ее погодок, слепо ею обожаемый. Они были близки с самого рождения на удивление мамкам и злость отца, что в семье растет бабский прихвостень. Он всегда был за нее горой во всех передрягах, куда ее не раз заводил упрямый нрав, нередко разделяя с ней наказание, которого вовсе не заслуживал. Вот и ныне Ксения могла надеяться только на него, ставшего ей незнакомцем за последние несколько лет.

Она упала тогда ему в ноги, ухватилась за край тягиляя {2}, уткнулась лбом кожаные пыльные сапоги. И завыла-заревела во весь голос, перепугав его до полусмерти своим плачем, будто по покойнику голосила. А в прочем, почему будто? Коли так дальше пойдет, будут оплакивать покойника. Вернее, покойницу. По ней, Ксении Никитичне, дочери одного из самых богатых в Москве и Руси бояр Никиты Калитина, некогда первой красе града столичного, голосить будут, если Михаил не поможет ей.

Ксения понимала, что просит брата о невозможном — вступиться перед супругом венчанным за нее, сестру свою. Не запрещено, конечно, это было, но и не приветствовалось на Руси вмешиваться в жизнь дочери и сестры, коли отдали за мужа, в другой род. Она и сама молчала бы, если бы не задуманное ее мужем. Она бы стерпела многое, даже смертный бой, но такого унижения для себя и своего рода стерпеть не смогла.

А когда весточку получила, что недалече войско московское, где брат сотником служит с этой годины, то сразу решилась — сам Бог велел ей просить о помощи семью свою. Потому и убежала поутру ранехонько из усадьбы супруга, пока тот в волость ездил, чтобы вести последние узнать: где ныне ляхи ходят и когда под воротами вотчины родной ждать их, окаянных. Кроме того, следовало узнать, кто ныне в силе в Москве и на Руси. Оттого-то и зависело, под каким стягом выступить боярину этим летом в поход.

Михаил вначале молчал. Только ус крутил в задумчивости и смотрел на нее, лежащую у его ног, исподлобья. Ксения не могла глаз на него поднять, сама не своя от стыда. Она понимала, что ни отцу, ни другим братьям не смогла бы открыть то, что узнала. Только дружба и тесная привязанность, что когда-то связывали ее Михаилом, смогли толкнуть ее на этот поступок: уехать из дома мужа, просить заступиться за нее. Слыхано ли? Что сделает брат? Пойдет ли против домостроевских правил? Заберет ли ее обратно в семью? Или вернет мужу, как собственность, которой она стала, приняв его имя несколько лет назад?

— Я не могу оставить тебя подле себя, — наконец сказал Михаил, и сердце Ксении упало куда-то вниз. Значит, только одно ей остается — в речку с головой, ибо она не сможет безропотно принять свою недолю. — На Ярославль идем, в подмогу. Сеча будет там. Нет бабам места в военном обозе, да и негоже тебе, боярской дщери, при войске быть. Отправить тебя в Москву к отцу не могу, не волен я такие вопросы решать. Но и забыть слова твои не могу. Люди мои с тобой поедут. Коли истину поведала, помощь у них ищи, они не оставят в беде. Позора твоего не допущу!