Обрученные судьбой - Страница 83

1. Тут: телеги

2. Продавшегося самостоятельно в холопство. М.б. за долги.

3. Высшая степень холопства. Такие холопы могли иметь собственное имущество и высокое положение при боярине, но они все равно были рабами.

Глава 15

Всю ночь Ксения не сомкнула глаз, ворочаясь на перинах, словно отвыкла спать в комфорте, на мягком ложе. В этот вечер постель ей стелила впервые не Марфута, а одна из прислужниц, что состояли при боярыне в женском тереме. Марфа так и не пришла вечор, и Ксения не стала посылать за ней, представив на миг, каково той ныне. Бедная-бедная Марфута… бедная сама Ксения…

Она повернулась в постели, чтобы видеть в оконце, не затворенное слюдяными створками, чтобы в спальне не было духоты, кусочек предрассветного неба. Двор уже начинал пробуждаться — до Ксении долетали редкие разговоры, тихий шум. Она прикрыла глаза и попыталась успокоить свое сердце, которое снова заныло в груди.

Как же так? Как же так могло случиться? Ксения не могла сказать, что принимала безоговорочно то, как желал поступить с ней Владислав, то, что он вез ее на гибель, не испытывая и толики сожаления. Но в то же время она не желала ему ничего худого, что бы ни произносила в пылу ссоры. Ксения вспомнила, что выкрикнула тогда ему в лицо, как потемнели тогда его глаза. «…Ненавижу тебя! Ненавижу! Отольются тебе все мои слезы скоро! Пожалеешь о своем обмане!…». Ныне он, должно быть, думает, что это она навела на них Северского, это она поступила так подло с ляхами. Немудрено, что такой лютой ненавистью каждый раз горели его глаза, когда он смотрел на нее и Матвея Юрьевича.

Ксения уткнулась лицом в подушку, пытаясь сдержать слезы, что навернулись на глаза. Обернуться бы ныне птичкой, что недавно смолкли за окошком, расправить крылья да полететь к низкому срубу, что стоял среди построек на заднем дворе, проникнуть через маленькое оконце под самой крышей внутрь темной хладной. Она бы тогда опустилась подле него, прочирикала-прошептала бы в его ухо: «Не я то, Владек, милый, любимый… не я то».

Но она женщина, а не птичка, и вынуждена лежать в перинах, изредка посылая одну из девок послушать к покоям мужа, выяснить, где тот и что намерен делать ныне. Пока же тот спокойно почивал в своих покоях, даже не навестив пленников перед тем, как уйти в свои хоромы вечор, и Ксения перед сном молилась перед образами, чтобы и далее тому что-нибудь помешало пойти к ляхам, открыть для тех пыточную. А то, что это случится непременно, у Ксении сомнений не было — не спустит Северский ляхам позора, кровью его смоет со своего имени.

Как помочь тебе, милый, как спасти тебя, стонала душа Ксении. Она разрывалась на части от желания вырвать Владислава из рук черной недоли и от страха перед мужем, что терзал ее. Будь они снова на дворе ее батюшки, она бы тотчас бросилась бы к Владиславу, но ныне они в вотчине Северского. И она здесь роба, такая же пленница, как и шляхтич. Даже представить было страшно, какие последствия могут ждать ее, коли все откроется… Да и как помочь ему — она даже из терема своего редко выходит…

Откуда-то издалека донесся до Ксении громкий раскат грома. Она подняла голову и снова взглянула в окно. Небо за это короткое время уже затянуло темно-серыми тучами, предвещая грозу, что шла на вотчину Северского.

— Гроза идет, — прошептала Ксения и замерла при воспоминании, больно кольнувшем сердце. «…Гроза идет. Темная страшная гроза… Всех заденет… всех…», сказал тихо старец в тот день на лугу, и только ныне она поняла горький смысл его слов.

За окном прогрохотало еще сильнее, чем прежде. Проснулись девки, спящие на полу спальни, подле постели боярыни, запричитали-зашептались испуганно, и Ксении пришлось прикрикнуть на них, хотя сама оробела перед надвигающейся стихией. Налетел ветер, стал бить с грохотом резные ставни о стену терема, и служанки опомнились от морока, бросились по всему терему закрывать распахнутые настежь слюдяные окна, плотно притворять деревянные ставни.

Скрипнула тихонько дверь спальни, и внутрь проскользнула фигура, метнувшаяся к постели Ксении. Та едва сдержала при том испуганный вскрик, все же признав в той Марфуту, которая бросилась к боярыне, опустилась на колени у постели, прижалась мокрой от слез щекой к ладони Ксении.

— Не прогоняй, — прошептала она. — Некуда мне боле идти…

Вернулись прислужницы, но Ксения взмахом руки отослала их вон из спальни, приказывая оставить ее наедине с Марфутой. Та сидела будто в мороке — широко распахнутые глаза глядели в никуда, бледное лицо в обрамлении редких прядей волос, выбившихся из-под убруса, слезы, медленно катящиеся из глаз тяжелыми крупными каплями.

— Нет мочи быть в доме. Эта колыбель пустая… Свекровка молчит, в сторону глаза отводит, когда взглядом цепляемся. А Владомир… Только и знает, что твердит — будут еще детки, будут. Словно ему и дела нет, что так случилось! Не хочу я других деток, Ксеня! Василька своего хочу! Я ж его под сердцем носила, грудью своей вскормила. Мне до сих пор запах его кожи мнится! — она вдруг разрыдалась в голос, прижавшись лицом к постели боярыни, и Ксения склонилась к ней, принялась гладить по голове и спине, утешая. Только вот что сказать безутешной Марфе сейчас она так и не придумала, молчала, слушая ее слезы, ощущая безмерную тоску на душе.

Тихо зашелестел за окном спаленки дождь, будто сама мать-природа оплакивала ныне вместе с этими женщинами их горькую судьбу. Снова громыхнуло в небе долгими громовыми раскатами.

— Господь меня карает, — прошептала вдруг Марфа. — За грехи мои тяжкие, за ложь мою, за измену тебе.