Обрученные судьбой - Страница 105

105

— Марфута…Марфута… — прошептала она, словно надеясь, что та сейчас откроет глаза. Верная ее подружка всех детских игр, всех забав и проказ пособница. Ставшая ей такой родной за эти годы, что они провели подле друг друга. Всегда стоявшая горой за свою боярыньку, всегда верная. — Прости меня, прости. Моя вина, только моя…

Ксения в последний раз провела ладонью по лицу Марфуты, вглядываясь в знакомые черты. А после аккуратно положила ее на траву, скрестив на груди той руки, сотворив над уже бездыханным телом святой крест, отступила, предоставив заниматься остальным холопам. Северский хотел ее увести в терем, но она так взглянула на него исподлобья, что он отступил, удалился прочь.

Марфу подняли с земли, унесли в избу сотника, стали готовить к погребению, ведь летом по обычаю схоронить надобно было быстро, еще до захода солнца. Ксения встала в сторонке, неотрывно наблюдая за спорыми четкими действиями холопок, глядя на последние обряды сквозь слезы.

Быстро наполнили святой водой чашу и мукой мису глиняную, поставили их на окно в знак того, что в дом пришла смерть. Сруб наполнили громкие причитания, плач, положенный обряду. Громче всех плакала и причитала свекровь Марфуты, облачая покойницу в белую сорочку. Будто предчувствуя, что в их доме отныне поселилась недоля, и кто знает, что худое свершится следом.

Принесли от столяра простой деревянный гроб, что всегда был наготове у дворового мастера. Тот оказался таким большим для умершей, что Ксении на миг показалось, будто Марфа в лодке лежит, вернулась в детство, когда та смеялась над суеверным страхом своей боярыни, дразнила ее, укладываясь в челны рыбацкие в вотчине Калитиных, словно в гроб. А потом вдруг на ум пришло другое воспоминание. Женский терем на дворе Калитиных в стольном граде, испуганная Марфута на коленях перед образами, подслушавшая о судьбе удавленной девице польской. «…— Убереги мя, Господи, от подобной участи! Спаси и сохрани мя, рабу твою Марфу!…» Но именно та же участь и настигла Марфу. Страшная насмешка недоли…

Ксения взглянула на Марфу, на ее белоснежную шею с тонкой красной полоской, что так резала глаз, а после вдруг вспомнила старца, его морщинистую руку с зажатой в пальцах алой лентой. Где же ныне та лента? В сундуке, что стоит у одной из стен избы?

Тронула молча за плечо Ксению одна из прислужниц, протянула ей черный плат, что принесла повинуясь приказу боярыни. И та кивнула ей на клеть, куда они спешно прошли, где в тесноте сняли с Ксении богатую кику и сороку белоснежную, повязали плат. Теперь Ксения отличалась от остальных женщин, что пойдут провожать в последний путь Марфу, только богато расшитым платьем и потянулась медленно за ними в сельскую церквушку, совсем позабыв о ленте за своим горем, что захлестнуло широкой волной, сдавило грудь.

Как она будет жить без Марфуты? Ни дня еще не было, чтобы они провели врозь, за исключением дня свадьбы постельницы и нечистых дней после ее родов. Ксения сроднилась с ней настолько за эти годы, что чувствовала себя так, будто у нее оторвали руку или ногу, и рана кровит безумно, причиняя острую боль. Она даже не слушала слова службы, что читал отец Амвросий, провожая одну из своих прихожанок в последний путь, даже не чувствовала, как обжигает руки расплавленный воск свечи, капающий вниз будто слезами.

Перед самым погребением крышку гроба снова сняли, открывая взгляду умершую, для прощания с ней. Первой согласно старшинству должна была подойти к ней Ксения, но вдруг откуда-то появился Владомир, кинулся к гробу, прижался лбом к лбу жены. Женщины заплакали, запричитали с новой силой, глядя на неподдельное горе сотника, а Ксения едва сдержала крик. Ей казалось это кощунством, насмешкой, ведь он сам своими руками отнял жизнь у Марфуты. Она испытывала горячее желание подбежать к этому широкоплечему мужчине, оторвать его от гроба, отпихнуть от Марфы. Но потом вдруг в памяти всплыли тихие слова, сказанные Марфутой несколько лет назад, когда она пришла просить позволения боярыни на брак с сотником: «Я так люблю его. Сердце замирает, когда вижу этого большого увальня, трясет меня дрожью, едва он смотрит на меня в ответ. Все думают, что у него нет души и сердца, раз он так хладен. Но я-то знаю, что там, в этой широкой груди бьется большое сердце, и все оно полно лады ко мне…»

Ксения очнулась от мыслей только тогда, когда перед ней вдруг встал хмурый Владомир, глядя на нее исподлобья. Она не успела и рта открыть, как он что-то пихнул ей в руку, а после скрылся среди остальных, явно не желая ни с кем говорить сейчас. Ксения перевела взгляд на то, что лежало у нее в ладони, и похолодела. Алая шелковая лента. Странный, такой пугающий дар старца.

«…Она тебе пригодится, шею прикроет, когда время придет…».

И Ксения шагнула к Марфуте, аккуратно положила ленту, прикрывая эту страшную полоску на шее, что оставил кожаный шнурок. Потом легко коснулась губами лба своей постельницы, роняя слезы на ее лицо.

— Прости меня, это моя вина во всем, — прошептала она тихо, а после отступила, предоставляя остальным право проститься с покойницей, ушла подальше, чтобы не видеть более этой страшной для нее картины, пытаясь справиться с той болью, что давила на сердце.

Жались друг к дружке перепуганные таким близким соседством мертвяков сенные девки Ксении, даже тут стоявшие неподалеку от своей боярыни. Она всегда будет ими, этими девками, своими прислужницами, окружена. И днем, и темной ночью. До самого своего конца. Но в то же время она одна отныне.

Ксения вздрогнула, когда послышался глухой стук. Знать, отец Амвросий уже положил в руки Марфы отпустительную грамоту, и гроб уже готовили к погребению. Какой же страшный стук! Так и давит на сердце, отдается в голове. Ксения прижала руки к ушам, чтобы не слышать, закрыла глаза, чтобы не видеть, отгораживаясь от всего.

105