Обрученные судьбой - Страница 142

142

— И как только ездят на этих животинах? Это ж изуверство какое-то! — пробормотала она себе под нос, когда пахолик спустил наземь. Ноги тряслись ходуном, и ей пришлось под тихий смех ляха ухватиться за его ногу, чтобы не упасть.

— Ничего, привыкнешь, — заверил он ее, но она только покачала головой, не поняв ни слова из его речи. Он же ткнул кнутом в сторону, откуда уже звали Катерину: «Монашка! Монашка!», и она поспешила пойти на этот зов, узнав голос усатого ляха, что ехал в голове отряда. Уже ставили на лугу широкий шатер, а один из ляхов разжигал огонь, ругаясь в голос, когда не получалось высечь искру. Катерина покраснела от его слов и сотворила крест, отгораживаясь от греха. А потом смело шагнула к Ежи, что раздраженно глядел на ее приближение.

— Шибче не може? {1} — пробурчал он и поманил ее туда, где в траве сидел пан, все так же бережно прижимая к себе белицу. Глаза той были по-прежнему закрыты, в лице ни кровинки, будто мертвая лежала на сгибе сильных рук. Катерина снова перекрестилась: «Не приведи, Господи!»

— Я дал ей зелье, что от сухотной, — проговорил, не отводя глаз от лица своей ноши, пан. — Едва она очнулась, тот тут же его попросила. Говорила, в груди больно ей. Благодарю тебя, монашка, что позаботилась о нем. Будешь за панной ходить, пока мы в дороге.

Катерина кивнула и только потом поняла, что это был вовсе не вопрос. А меж тем, Владислав провел пальцами по лицу женщины, что держал в руках, будто заново узнавая на ощупь каждую черточку ее лица.

— Расскажи мне, — приказал он Катерине, стоявшей подле него, по-прежнему глядя только на лицо, что ласково гладил. — Расскажи мне про нее. Все, что ведаешь.

И Катерина рассказала этому черноволосому пану все, что сама знала о белице. Что привезли ее аккурат под Пасху, едва подходил к концу Великий пост. Кто привез, она не видела. Узнала новоприбывшую только, когда привели ее в келью, уже в плате белицы, молчаливую и послушную. Потом они попадали на работы совместные, разговорились.

— Отчего нет в ней памяти? — спросил Владислав, не обращаясь к ней конкретно, в пустоту, но Катерина все равно пожала плечами.

— Кто ж то ведает! Я то думала, что отшибли ей память-то, когда в скит уговаривали ехать. Туда редко, кто по своей воле приходит, за те стены. Вот и на ее теле следы были… били ее, знать.

Катерина испуганно замолчала, видя, как сверкнули глаза пана, как побелели пальцы от напряжения, как заострились черты лица. Это длилось всего миг, и ей даже потом думалось — а не привиделось ли ей это? Ведь потом пан был так спокоен, так ласково глядел на белицу снова. А после, когда поставили шатер, отнес ее туда, бережно опустил в постель, что соорудили из одеял и травы, срубленной саблями.

— Подле нее останешься! — приказал Владислав Катерине, подталкивая внутрь шатра. — Подле нее! Как глаза откроет, меня зови тут же, поняла?

С тяжелым сердцем Владислав опускал полог шатра, надежно скрывая женщин, оставшихся внутри, от посторонних взглядов. Он еще немного постоял подле, прислушиваясь к любому звуку за плотной тканью, но так и не дождавшись его, направился прочь от шатра, к уже разгоравшемуся костру. Возле огня уже располагались усталые мужчины, те, кому не выпало стоять на стороже ныне ночью. Двое из пахоликов снимали шкурки с убитых недавно меткими выстрелами из самострелов зайцев.

— Нет, ну надо же было так подбить! — качал головой один из них. — Всю шкуру попортил. Не мог что ли в глаз выстрелить? Хвалился же давеча, что белку бьет в глаз с десятка шагов, а тут такое…

— Ох, и зануда же ты, Лех! — отвечал ему другой, уже лежавший на расстеленном на траве кунтуше, положив под голову седло, другой. — Подобью я тебе другого зайца завтрева, только не нуди.

Но Владислав не задержался подле костра, прислушиваясь к начавшейся шутливой перебранке между его пахоликами, отошел в сторону, сел в высокую траву, уронив голову в ладони. Кто эта женщина, что он увез из монастыря московитского? Вроде лицом схожа с Ксеней, но разве можно позабыть все, что было ранее? Разве можно не признать его, того, кому в любви клялась некогда? Хотя бы сердцем потянуться… Сердце-то должно помнить! Вот его, к примеру, сразу же распознало в той, что стояла за Ежи, пряча взгляд, свою кохану, так жестоко отнятую судьбой.

Владислав вспомнил, как больно ударилось тогда его сердце о ребра, аж дыхание сперло в груди, как руки и ноги затряслись, будто и не рыцарь он, а баба какая. И эти глаза… Он до сих пор видел ее глаза, когда она подняла на него лицо, когда не отвела в сторону взгляд, не смутилась, как полагалось бы истинной монахине, его прямого взора. Как она могла не признать его? И не обманывает ли он себя, поддаваясь настойчивым уговорам сердца, что не утопла тогда Ксения, не ушла от него на дно речное? Не принимает ли другую за ту, что видеть живой желает?

Он вздохнул, пытаясь успокоить сердце, что так и рвалось в бой с доводами разума, твердящими о невозможности возврата человеческого с того света, о том, что не быть этой монашке Ксенией, никак не выходило. Но сердце снова и снова заставляло Владислава искать вероятные пути того, как могла Ксения избежать смерти, как могла оказаться так далеко от границы в удаленном ските. Но если последнему он мог найти оправдания, то первому…

— Что, сынку, душа стонет? — позади раскурил чубук Ежи, запыхтел, запуская в небо кольца ароматного дыма. Потом протянул чубук Владеку. — О чем думу думаешь?

— Ты думаешь, она то? — вместо ответа спросил Владислав, выдохнув дым изо рта. Ежи нахмурился, потер устало веки пальцами, а потом головой покачал.

142