Обрученные судьбой - Страница 143

143

— Не могу тебе ответить на то. Вроде, лицом схожа. Голос тот же. Но будто нет в ней чего от той. Да и слышал ты, как баба тебе ведала, что утопла боярыня ее, а тело ее в болота снесли. Видели хлопы то. И ежели утопла панна, то не быть этой монашке, что увезли мы, той, кого ищешь ты. Никак не сходится!

— А я тебе на то, вот что скажу, Ежи. Ты аббатису видел? Хорошо разглядел?

— Ворона она, чего ее глядеть-то? Руки сухонькие, лицо в воспинах да морщинистое. Не краса она, чтоб на нее глядеть! Но с норовом баба-то!

— Так оно так, не спорю. Только ты за морщинами и воспинками не разглядел самого главного, — Владислав помолчал, снова затянулся чубуком, а потом проговорил. — Она, когда мне в лицо кидала слова дурные, я все думал, с кем же она сходство мне кажет. Прямо не мог успокоить разум свой, так он мне твердил, что знаю я ее откуда-то. А потом, когда она о смерти Северского разведала, то взглянула на меня так, что тут же ясность пришла. Родич она ему, Ежи. Мати, вестимо.

Усатый лях аж крякнул от такой вести, потом стянул шапку с выбритой головы, хлопнул себя по ноге.

— Вот ты, Езус Крист, что за доля-то! Ты ее точно-то распознал-то, Владек?

— Как тебя вот вижу, видел глаза Северского перед собой, когда он в лицо мне выкрикнул, что мертва жена его. Так и эта аббатиса… уж слишком схожа была с ним, когда кричала проклятия свои. А ежели это мати Северского, то тут-то загадка наша может сойтись с ответом-то. А, Ежи?

Ежи ничего ему не ответил. Он смотрел, каким светом горят глаза его шляхтича, что впервые за последние несколько месяцев были не пусты и безжизненны, как поменялся его взгляд. Разве он мог сказать ему, что нет с того света возврата, что эта дева просто схожа лицом? Разве мог он убить ту хрупкую надежду, что гнала ныне Владека прочь из Московии, сберечь, укрыть от всех свое так нежданно найденное сокровище? Если уж на то пошло, то Ежи сам готов переговорить с девкой этой, чтобы та чужое имя приняла. Лишь бы Владислав снова стал прежним!

Откуда-то из лагеря до них донеслись крики, а после по цепочке до Ежи передали весть, что пана кличут в палатку. Видать, очнулась немощная монашка, подумал Ежи, а потом одернул себя. Разве ж немощна она? Вона как подпалила Нежицкого из хоругви пана Милошевского! Вон сколько времени от себя мужиков отгоняла здоровых! Такая вроде такая маленькая и хрупкая с виду, а сколько в ней силы духа. Как в той, покойнице, упокой Господи ее душу… А мож, она то и вправду? Ведь та, что ушла за монастырские стены, все едино, что померла для света.

А Владислав уже откидывал полог шатра, входил внутрь, быстро окидывая взглядом и белицу, сидящую на постели из трав, и Катерину, что воды той подавала в глиняном кувшине. Она вздрогнула, заметив пана, едва удержала кувшин в ослабевших от страха руках. Тот кивнул на выход, мол, уходи, и Катерина поспешила выполнить его приказ, сделав вид, что не поняла, почему ее подруга по монастырю хотела ухватить ее за подол платья да не успела, сжала воздух вместо ткани.

Владислав опустил за ней полог, а потом медленно повернулся к бледной от страха Ольге, что следила за ним, не отводя глаз. Она уже мысленно представила себе, что с ней будет ныне творить этот лях, ведь не зря же так долго возился с ней все это время. Она помнила его руки на своем теле, когда ненадолго выскальзывала из той темноты, куда провалилась еще в монастыре. Сухотная, будь она неладна. Разве не от болезни так бьет Ольгу дрожь, разве не от нее так слабеют руки?

Она поймала очередной внимательный взгляд на себе шляхтича, что, заложив руки, ходил от стенки до стенки, по этому маленькому — всего в три шага — пути. Отчего он так смотрит на нее? Неужто плат сбился во время сна? Ольга поспешила поправить ткань, вспыхивая от смущения, ощущая, как от одного только взгляда этих темных глаз кровь быстрее побежала по венам. Что с ней? Отчего это волнение, сжимающее грудь?

— Я рад, что ты здрава ныне, — внезапно проговорил Владислав, и Ольга вздрогнула от неожиданности. — Рад, что твои снадобья все же действуют.

Ольга скосила глаза туда, где Катерина оставила суму с несколькими бутылочками из глины. Их так мало осталось, вскоре и вовсе выйдет запас. И что тогда? Смерть от удушья? Да пусть уж лучше смерть, чем то, что творилось в скиту!

— Не желаешь говорить со мной? — спросил меж тем пан, а потом добавил с нажимом на это имя. — Ксеня…

Она тут же вспыхнула, вспоминая, как эти губы ласково касались виска, пока он вез ныне днем, прижимая к себе, повторяя снова и снова это имя. А еще от той сладости, что разлилась в душе, едва он произнес это имя с такой певуче-плавной интонацией, с такими странными нотками в голосе.

— Я Ольга! — упрямо подняла подбородок вверх белица, готовая сражаться за свое имя. — Ольга я! Из рода Острожских по мужу. Из псковских земель.

Но лях тоже упрямился, остановился на миг, взглянул на нее, покачал головой. И тогда Ольга принялась убеждать его:

— Отчего ты веришь матушке? Отчего не мне? Была ли у той, что ищешь ты, сухотная? У меня же с малолетства она. Давно ей мучаюсь.

— Ты сама ведаешь об том или сказал кто? — спросил Владислав, не замедляя шага, и Ольга замолчала, смущенная вопросом. Ведь первое, что пришло в голову, тот первый вечер, когда в келью ступила нога игуменьи. Она принесла с собой одну из тех глиняных бутылочек, что привезла с собой Ольга.

— Пей, а то помрешь тут еще ненароком, — а потом пояснила. — От сухотной снадобье. С малолетства приступами мучаешься, не помнишь что ли? Илария будет ныне тебе творить его. Ну же! Пей свое снадобье.

143