Обрученные судьбой - Страница 238

238

А может, она плакала от того, что более не было меж ними того дивного света, что когда-то поманил ее в эти земли за Владиславом? Или он просто уже нет так ярко светит, как раньше? С каждой обидой, с каждым злым неосторожным словом становясь все тусклее и тусклее.

Ксения уткнулась лицом в подушки, стирая слезы мягким полотном наволочки. Так горько и больно, как ныне, ей не было еще никогда ранее. После благости ночных праздничных молитв — такое ужасное утро! Снова в душу вползала скользкой змеей предательская тоска по отчей земле, по ласковым рукам отца, опять захотелось выть волком, как тогда, под караульной лестницей, когда она плакала впервые от их ссоры с Владиславом.

— Домой! — прошептала она голосом обиженного ребенка, утыкаясь раскрасневшимся от слез лицом в подушку. — Я хочу домой!

«…Коли решишь вернуться в земли родные, я помогу в том!», вдруг прозвучал в голове голос бискупа, и она резко села в постели. Домой! Вернуться домой! К батюшке, к Михасю, в родную вотчину! Откуда-то из прошлого снова повеяло тем счастьем из Московии, той радостью и смехом.

Владислав еще не выходил из своих покоев, уставший от ночной скачки, которую устроил своей хоругви, торопясь вернуться в Замок, когда Ксения распорядилась подать ей сани. Она собиралась на прогулку и прямо заявила о том Ежи, который казалось, караулил ее в переходах Замка.

— Ума не приложу, кто нас выдал с тобой, — теребил ус он взволнованно. — Ты не серчай особо, панна. Владек быстро вспыхивает, но так же быстро и отходит от бешенства своего. Потерпи малость, образуется все. Панна не ведает, какие еще толки связывали ее имя с именем униатки.

— Ведаю! — оборвала его Ксения, а потом отстранила Ежи со своего пути. — Выехать желаю. Мороза вдохнуть.

Ежи просил подождать его, пока ему приведут с подзамча {6} коня оседланного, но Ксения не слушала его. Она нынче никого не хотела слушать, желая остаться наедине со своими мыслями, обдумать все хорошенько. Потому едва успел Ежи распорядиться о том, чтобы ему оседлали коня, сани с Ксенией и Малгожатой уже выезжали из ворот брамы в сопровождении нескольких гайдуков.

Малгожата что-то весело рассказывала панне, но Ксения не слушала ее, кутая лицо в пышный мех ворота, она воскрешала в памяти недавнюю ссору, пытаясь выявить виноватых в ней. Ныне, когда сани неслись по снежному настилу, когда ветер развевал меха на паненках и трепал волосы, а мороз ласково покусывал нежную кожу щек, обиды и сомнения вдруг уступили, растаяли, будто лед по весне. Да, их ссора была отвратительной, а причина ее еще гаже, но разве не они сами дали своим обидам зайти так далеко? Куда исчезло из их отношений доверие? И Владислав поспешил обвинить ее в таком страшном грехе, и сама она, лелея в себе обиду и горечь, не постаралась развеять толки, что привели к их ссоре, закрылась от него, как делала это обычно.

Что я делаю? Что я здесь делаю, вдруг встрепенулась Ксения. Надо поворачивать, возвращаться в Замок, подняться в покои Владислава и, прижавшись к нему, выговорить все обиды, развеять сомнения. В груди вспыхнуло острое желание ощутить под ладонями его крепкое тело, примкнуть к его груди. Ведь только подле него все страхи отступали прочь…

— В Замок! — крикнула Ксения, приподнявшись на месте, стараясь перекричать ветер, бьющий в лицо. — Поворачивай в Замок!

Тут же схватила ее за руку Малгожата, склонилась к Ксении.

— Прошу, панна, заедем в Заслав. Говорят люди, что пан ночью привез в град кого-то. Я бы глянула одним глазком на зверей тех! Говорят, один из них велик будто медведь.

— Каких зверей? — сперва не поняла Ксения, а потом кивнула, понимая, о ком говорит Малгожата. Она уже знала, что осаду удалось снять, слышала, как говорят о том во дворе, пока ждала выезда.

Владислав прибыл со своей хоругвью в самое время и ударил прямо в тыл казачьим сотням. Те бились отчаянно, но сила явно была не на их стороне, и пушек уже было не развернуть. Да еще подоспели ратники из города.

Много казаков легло тогда под стенами города, часть попала в руки Владислава. Остальные смогли уйти, и Заславский не стал преследовать их, полагая, что еще нескоро те воротятся в его земли. Казакам предстояло не только выхаживать раненых по возвращении в свои вольницы. Владислав зарубил их атамана, опознав того в той мясорубке, что тогда творилась под городскими стенами, по шестоперу {7}, которым тот яростно отбивался, потеряв саблю. Теперь они надолго задержатся от походов в земли магнатства за спорами о том, кто должен встать во главе их сотней. Кроме того, Владислав помнил, что часто, отступая, казаки рассыпали по ноги коней преследователей «чеснок» {8}, а калечить лошадей ему вовсе не хотелось.

Пленные были разделены. Большая часть досталась городу, и городской совет принял решение повесить их всех на стенах, чтобы издалека видно было, какая участь ждет дерзнувших на град идти с саблей и пушками. Остальных — около десятка, в том числе и хорунжего казачьего, Владислав приказал увезти в Заслав. Захватив почти весь скарб, что были при себе у казаков — начиная от двух пушек и знаменем, под которым пришли в его земли казаки, и заканчивая сумой атамана, Заславский знал, как поступит с ними ныне.

Ксения, погруженная в свои мысли, не сразу заметила, насколько оживленно было на площади перед костелом. Только услышав громкие крики и смех детей, улюлюканье, она огляделась, заметила верх большой клетки с широкими прутьями, стоявшую чуть ли не в центре площади. Ее окружали горожане разных возрастов — от младенца, сидевшего на руках у матери, до старухи, приковылявшей сюда, чтобы поглядеть, как будут издеваться над пленниками дети. Те были рады стараться на потеху зрителям: кидались в пленников снежки или замерзший навоз, плевали в них, ловко отскакивая от рук, что протягивались через щели между прутьями.

238