Обрученные судьбой - Страница 314

314

— Лекарь сказал мне, что нам не стоит пока делить постель, Ефрожина, — пояснил Владислав, гладя ее по волосам, словно неспокойную лошадку. — Он всерьез опасается за твое здравие, и мы должны последовать его совету, пани жена. Очередная попытка затяжелеть губительна для тебя. Твое тело не способно выносить дитя.

— А как же тогда сын?! Наследник?! — Ефрожина чувствовала, как внутри ее растет огромный шар, готовый со временем выплеснуться бурной истерикой. Чертов жид!

— Мне иногда кажется, что ты больше желаешь сына, чем остальное! — вспыхнул Владислав. — Подумай о себе, Ефрожина! О том, что ты творишь с собой! И позволь напомнить у тебя уже есть ребенок — Анна! Ты ни разу не написала мне о ней, пока я был в отъезде. Ни разу! Да помилуй Бог, переступила ли ты порог детской за год, что она рождена? Вот и отдай всю нежность Анне, что желаешь подарить сыну, которого так алчешь.

— Нет! Она же не сын! — яростно выкрикнула Ефрожина, чувствуя, как бешено бьется жилка на виске. Неужели он не понимает ее? Совсем не понимает ее? Как женщина, как жена ордината, она обязана родить наследника, а не девицу, которой суждено уйти из рода.

И тогда Владислав сделал то, чего она вовсе не ожидала. Он ударил ее. От сильной пощечины огнем вспыхнула щека, стало солено во рту от привкуса крови — она невольно прикусила губу при ударе.

Ефрожина ахнула и прижала ладонь к щеке, глядя с ненавистью на мужа.

— Я никогда не прощу тебе то! — всхлипнула она. — За что? Уходи! Убирайся из моей спальни, раз так пожелал этот чертов жид! Да ты и рад идти у того на поводу, коли слушаешь проклятого еретика, верно Владислав? Кто она? Кто та, что будет греть тебе постель вместо меня? — а потом смолкла, когда он вдруг резко развернулся и пошел к выходу из ее покоев. — Куда ты? Куда ты идешь?

Владислав не отвечал, и Ефрожина стала хвататься за него, цепляться за ткань его жупана, пытаясь задержать, не дать ему уйти из ее спальни. А потом и вовсе упала на ковер, захватив в плен полу его жупана, да так сильно, что едва не порвала ткань.

— Не уходи! Прошу — не уходи!

Владислав глядел на нее сверху вниз, вспоминая слова старого лекаря, что все перепады настроения пани, все ее причуды и приступы злости неподвластны ей ныне. Пока не восстановится тело после тех потерь, что понесло, говорить о душевном покое для жены ордината было рано. И он ясно видел, что и ему, и ей было покойнее, когда они не вместе.

Она так горячо желала получить долгожданного сына, что не понимала, насколько близка к тому, чтобы разрушить все, что было у нее ныне: его расположение к ней, любовь дочери, этой дивной девочки, что зовет матерью своих многочисленных нянек. Быть может, расстояние и время помогут ей понять это. Но даже если нет, то точно пойдут на пользу ее телу, а это значит, что после следующей Пасхи они сделают очередную попытку зачать ребенка. Коли Бог даст.

И Владислав уехал в Белоброды, забрав с собой годовалую дочь, темноволосую кроху Анну, которая только открывала для себя этот мир. Он не знал, проснется ли в Ефрожине материнская любовь к ней. Кто ведает — вдруг это еще придет к ней, когда она будет держать на руках сына? Но одно он решил определенно — что бы ни произошло, Анна будет любима. Он, ее отец, будет любить за двоих, отдавая ту нежность, что до сих пор была скрыта где-то в потайном уголке сердца этой маленькой девочке.

С тех пор Ефрожина беременела только раз, в начале прошлого 1614 года, после перерыва, что установил лекарь. Она понесла в ночь после дня Трех Королей {7}, она точно знала. Тогда в Замке был праздник, и она, нарядившись, в платье цвета серебра, танцевала всю ночь напролет со шляхтичами и со своим супругом. Она помнила, как блестели его глаза в свете свечей тогда, как он улыбается ей. И за ту улыбку Ефрожина простила ему все: и то, что он оставил ее прошлым летом на долгие несколько месяцев, аж до Дня всех святых {8}, и тех девок, что перебывали в его постели за это время.

В ту ночь Ефрожина любила его, как ранее, несколько лет назад. Всем сердцем и всей душой. Потому и готова была закрыть глаза на многое, что предполагалось остаться неведанным ей. Наивный! Разве что-то можно утаить от урожденной Острожской?

Ефрожина даже приблизила к себе тогда Анну, поражаясь тому, как изменилась девочка за два с половиной года. Нет, в ней не проснулась материнская любовь, как думал Владислав. Просто она знала, что это будет ему приятно, что это определенно расположит его к ней. Потому и улыбалась дочери, ласкала ее неуклюже, словно щенка. Ведь еще тогда она думала, что они с Владиславом могут быть вместе и непременно будут счастливы.

Увы, не суждено Ефрожине было доносить и этого дитя. На Иоаннов день, когда на поле у замковых стен растянули шатры, расставили столы и лавки, кресла для хозяев, когда праздновали именины дочери пана ордината и чествовали святого, в самый разгар празднества у Ефрожины начались схватки. Конечно, ей говорил старый жид, что надо лежать в постели, опасаясь очередного выкидыша. Но как, скажите на милость, она могла остаться в душной спальне Замка и не пойти на праздник, если эта рыжая дрянь, бесстыжая вдова Кохановская, так открыто выставляла перед Владиславом свою большую грудь в низком квадратном вырезе платья?!

Да и если говорить открыто, то не будь это праздника в честь дочери, то не было бы и этой печальной потери, разве нет? Не было бы праздника… не было бы дочери….

Ефрожина позднее сказала то отцу, который остался в Заславском замке вплоть до ее полного выздоровления, не уехал к себе в Дубно, где все еще продолжалось строительство замка.

314