Обрученные судьбой - Страница 341

341

И он видел, как она оттаяла от своего холода, что еще недавно сковал ей душу, как обрадовалась, что шляхтич может живым быть. Позволила даже ладонь себе обжечь его горячими губами, а после выпроводила вон, сославшись на усталость. И он уехал со двора, довольный тем, что вернул ей покой и радость, которые сам же отнял так жестоко, уехал, зная, что впервые за это время она ляжет в постель и будет видеть добрые сны. Ради этого даже греха на душу не жаль взять, даже в ад не страшно сойти!

И Ксения действительно впервые за несколько дней забылась в ту ночь спокойным сном без сновидений, прижав к себе Андруся, которого по ее просьбе перенес в ее постель Ежи. Он не ушел тут же из комнаты, а долго смотрел на спящих Ксению и ее сына, словно думая о чем-то, накручивал ус. А потом не направился в свою спаленку, сидел в гриднице у печи, наблюдая за огнем, пожирающим поленья, курил чубук. Так и просидел до самых петухов, только с первыми лучами солнца ушел к себе в спальню.

Ежи долго прижимал к себе Анджея, прощаясь, когда уже ждал его во дворе оседланный конь, чтобы тронуться в обратный путь. Странное чувство, что ему следует немедля ехать в Заслав, так и не отпустило за всю ночь, тихо ныло в груди. Он отстранил от себя мальчика, потрепал тому светлые вихры, дивясь тому, как быстро растет панич. Или может, это он, Ежи, редко бывает здесь на дворе, редко видит Анджея?

— Я решил уехать из Заслава, — медленно проговорил Ежи, когда они почти подъехали до начала леса, до которого Ксения напросилась проводить его, и у которого им предстояло проститься. Та удивленно взглянула на него из-под лисьего околыша шапки. — В вотчине жить буду отныне. Примешь старика?

— О чем ты говоришь? Это твоя земля! Ты же ведаешь, тебе всегда здесь рады, — ответила Ксения. А потом подмигнула Ежи. — Я точно ведаю, кто будет более всех рад твоему решению. Может, и под венец тебя отведем, а, пан отец?

— Дурость говоришь, Кася, — нахмурил брови шляхтич, но глаза его улыбались. — Кто пойдет под венец с таким стариком, как пан Смирец? Да к тому же пани Эльжбета — вдова со средствами, а я… не голота, конечно, но и до ее ларей моим далеко по набитости.

— Дурость не я говорю, — грустно улыбнулась Ксения. — Разве ж в ларях счастье-то?

Ежи с тоской окинул взглядом ее лицо с темными кругами под глазами. Сколько же довелось пережить этой девочке? И что еще ждет их там, впереди? Снова вдруг заныло сердце тревожно.

— Я приеду и здесь обдумаю, как нам быть с тобой, — проговорил он. — Но я решу, ты веришь мне? А про Добженского не думай боле. Он и не из таких переделок выходил живым. Знала бы ты о тех! А раз ранен, то знать, непременно объявится вскоре. Только вот сколько у нас дней до того?

Ежи ненавидел ложь. Стонала душа от того, сколько ему приходилось лгать за последние годы, но разве он мог что-то поделать тут? Ложь во благо — иная ложь, убеждал он себя мысленно.

— Тревожно мне, Кася, что-то, — признался Ежи, когда они прощались у кромки леса, в бело-черные глубины которого убегала дальше дорога. — Владислав ведь уехал из Лисьего Отвора, получив грамоту от дяди. Недаром тот снова в Заслав едет, недаром, чует сердце мое. Потому Лешко от себя не прогоняй далече. Он защитит тебя, коли беда придет.

— Какая беда, Ежи? — побледнела Ксения в тот же миг, вспоминая тот сговор, в который когда-то вовлек пана Смирца епископ.

— Ты не белей лицом ранее срока! — жестко сказал Ежи. — То дело московитки касалось. Ты же ныне не она, забыла? Ты — пани Катаржина Вревская, того и держись, что бы ни случилось. Бумаги об адопции есть, все чисто тут. Да и какой от тебя ныне вред? От тебя только польза ныне, — вдруг улыбнулся он, а потом притянул к себе ее, коснулся губами ее лба прямо под околыш шапки. — Ну, здрава будь, ласточка. И телом, и духом. И о худом не думай, не надобно! Все будет добже!

Ксения наблюдала, как скрывается в лесу, удаляясь все дальше и дальше по заснеженной дороге, Ежи с холопом, которого всегда брал в путь, удерживая на месте непоседливую Ласку. Той явно не терпелось пуститься вскачь, взметая из-под копыт снег, которого изрядно намело за эти дни. Тревога, что снедала шляхтича, на короткий миг вдруг передалась и ей, похолодело сердце при воспоминании о епископе. Она вспомнила профиль того под маленькой шапочкой на уже тронутых сединой волосах, его длинные пальцы, сжимающие шахматную фигуру. До сих пор ей было не по себе при мысли о том, как он мог так поступить с ней, не хотелось в то верить. Интересно, как он воспримет весть, что она жива, что у нее есть сын от Владислава? И как воспримет то Владислав…?

А следом за этими думами в ее голову ворвался Добженский. Его спина, обтянутая кунтушем, в которую вонзилась та злополучная стрела. Сдавило горло, слезы снова навернулись на глаза. Но Ксения не позволила им пролиться сейчас. Только, когда переступила порог маленькой церквушки, когда стояла перед освещенными светом тонких свечей образами, позволила им соскользнуть по щекам вниз.

— Господи, — беззвучно молилась она. — Пусть он выживет… пусть кто-нибудь поднял его тогда с мокрой земли и выхаживает, укрывая от всех. Ведь ведаешь, Господи, что не желала я смерти его, не пустила бы ту стрелу по своей воле. Страшен мой грех, Господи. Прошу тебя, пусть он будет жив и здрав, даже если принесет мне погибель.

Ксения ныне стала ездить в церковь чаще обычного: каждый день против дней малого поста и воскресенья, когда проводились службы для прихожан-схизматиков. Ей казалось, что именно там она будет услышана, именно там ее молитвы быстрее достигнуть цели, и когда-нибудь она услышит вести о том, что он жив и здравствует. Она почти каждый тыздень посылала холопов поспрашивать по округе, не встречал ли кто раненого стрелой шляхтича, но всякий раз те возвращались ни с чем, и она снова и снова просила Господа помочь рабу Божьему пану Добженскому, пусть и латинянину.

341