Обрученные судьбой - Страница 398

398

— А Алена Дмитриевна твоя что скажет? — улыбнулась она.

— Ничего не скажет, не должно ей. Я же голова в доме! — отрезал брат, и Ксения замерла на миг. Развеялось очарование, которое окутало ее облаком при звуках речи родной и заветных картинках из былой жизни. Вдруг снова почудился полумрак женского терема.

Михаил словно заметил в ней перемену, склонился к ней ближе, стал шептать о земле родной, о том, как возрождается та после тех лихих годин, что прошлись огнем и мечом по ней. Про вотчину родовую рассказал, про знакомцев, что в дозамужней жизни у Ксении были. Ксения невольно взглянула на Федорка, что смотрел на нее украдкой через головы своих товарищей. Она еле признала его без привычной уже рыжей короткой бороды, чуть не пустила стрелу, раня его, тогда в лесу. Товарищ по детским шалостям, мужчина, некогда предлагавший ей алые ягоды лесные на ладони…

И тут же в голове возникли иные ягоды, темные, терпко-сладкие, пачкающие соком рот, распухший от поцелуев. Широкие плечи и сильные руки под ее ладонями, крепкое тело, темные глаза напротив… Как оставить его? И как жить подле него, зная, что никогда более он не будет так близок ей, как тогда?

— А вдовицей матерой {4} поедешь в Московию? — ворвался в мысли Ксении голос Михаила, разрывая нить воспоминаний. — У меня земли есть у Костромы. Правда, разруха там после годин лихих, но ведь и ты ныне не слабая дева, слыхали мои люди, как хлопам приказы отдаешь, ведают про твое правление в этих землях. Коли матерой вдовой позову, поедешь?

— Владислав никогда не позволит мне забрать с собой Андрейку, — покачала головой Ксения, в то же время затаив дыхание. Положение матерой вдовы… И не надо было бы снова укрывать свой нрав и ум от всех, только платье переменить. В голове уже звучали напевы девичьи медленные, а сердце мягко напомнило о себе, стукнувшись о ребра, о тоске любовной напомнило, о боли разлуки.

— Никто спрашивать его не будет, — улыбнулся Михаил, и ей вдруг показалась хищной эта улыбка, недоброй совсем. И как бы не стонала ныне душа, она понимала одно — ступи она на обратный путь в Московию, Андрею подле нее места нет. Негоже ему дарить судьбу байстрюка, коли тут паном ходить будет, совсем негоже. Настанет день, и не приведи Господь выскажет тот матери свои обиды, и сердце ее не выдержит того. Да и Владислав, она прикусила губу, проговаривая мысленно его имя, Владислав никогда не отпустит от себя Андрея. Он скорее умрет, чем допустит то, а смерть та для Ксении…

— Без дитя поеду, коли решусь, — произнесла Ксения резко. — Не место ему в Московии.

— То дело говоришь, не место ему там, — согласился с ней Михаил, сам не замечая, как сжалась сестра от его жестоких, но правдивых слов. Пусть лучше ординатом станет в этих землях без матери, чем вырастет байстрюком у ее подола. Да, быть может, Михаил и сможет сделать вид для всех остальных, что дитя сестры его законное, от супружника сгинувшего. Но вот самому себя ему не обмануть, Ксения ясно видела то, уж слишком хорошо она знала брата, а это значит… О, Богородица, даже думать о том больно!

Оттого и уезжала такая молчаливая, притихшая и немного растерянная от сторожки, провожаемая братом до самой кромки леса. Михаил наблюдал за ней из-под околыша шапки, желая проникнуть в ее голову, прочитать ее думы ныне. Решится ли ехать? Или откажется, вынуждая его применить силу, увезти ее против воли? Оставить же сестру в этих землях ныне Михаил никак не мог и, видит Господь, на многое пойдет, чтобы не было того. Потому и выдохнул, когда она повернулась к нему и произнесла:

— Решила я. Коли матерой вдовицей зовешь на землях твоих сидеть, пойду с тобой в земли отчие. На рассвете, с первым лучом солнца жди меня у сторожки. Тогда же и выедем! — а потом взглянула на него со странным блеском в глазах, упрямо поджав губы. — Только слово дай мне, брате, что от обиды своей откажешься и за мою платы не вытребуешь, коли встретишь когда пана Заславского. Он отец сына моего, кровью ныне с тобой связан. Не должно быть иной крови меж вами!

— Обид не буду требовать, — коротко ответил Михаил. — Но коли в погоню вдруг пустится…

— Не пустится, далеко он ныне. Меж вами десятки десятков верст, — отрезала Ксения. — Слово дай мне, слышишь?

Ласка вдруг заволновалась под ней, чувствуя ее напряжение, и она отвлеклась на лошадь, а повернувшись к брату, заметила только, как тот убирает крест под жупан.

— Доле тебе? — недовольно буркнул он, и она прикрыла глаза на миг. А потом кивнула тому, бросила через плечо: «На рассвете у сторожки лесной!» и пустила Ласку в галоп по заснеженной дороге, торопясь вернуться на двор вотчины Ежи до сумерек, что медленно спускались с небес на белое полотно под ними.

На повороте дороги к вотчине Ксения придержала лошадь, заметив на кустарниках на обочине, желтые грудки синиц, некоторое время наблюдала, как скачут те с одной тонкой веточки на другую, совсем не боясь ни лошади, ни всадницы, что замерев, смотрела на них. «Милые девятисловы, птички-вещуньи, слово скажите мне ныне вещее», попросила Ксения у тех. «В какую сторону мне путь ныне взять — в землю ли отчую или здесь остаться?»

Но ничего не ответили ей птицы желтогрудые — послышался топот, голоса из-за поворота, и птицы, встревоженные громкими звуками, быстро вспорхнули в тонких веток в темнеющую высь.

— Матерь Божья! — крикнул Ежи, вылетая из-за поворота прямо на всадницу, едва придержав коня больной рукой. Видно, это причинило ему невыносимую боль, потому как не сдержался тот и застонал в голос. За паном стали придерживать коней холопы и пан с соседнего фольварка, присоединившийся по просьбе пана Смирца.

398