Обрученные судьбой - Страница 416

416

— То, что церкву поставила, то добро, то мудро сделала ты. Не кличь холопку свою, не надобно мне монет твоих, — проговорил старец тихо. — Не мне ты должна, не передо мной долг у тебя. Земле отчей отдашь то, что забрала у нее.

Катаржина не расслышала толком, что тот произнес, склонилась к нему ближе да отвлеклась на звуки, что донеслись до нее из деревни: топот копыт по дороге, гиканье и свист всадников, предупреждающие холопов не зевать и убираться с пути отряда пана. Она повернула голову всего на миг от старца, а когда снова обернулась к нему, в тени церковного тына никого не было.

— Где старец? — резко спросила Катаржина, когда служанка наконец догнала ее, вышла с церковного двора, где до того момента в тени сидела. Та только вытаращила на пани глаза удивленно.

— Какой старец, пани? Не видала я никого. Я ж во дворе была…

— Что стряслось? — спросил у вмиг побелевшей лицом жены Владислав, спрыгнувший с седла тут же, как подъехал к ограде церковной. Притянул к себе, показывая жестом своим людям оставить супругов наедине, прижал к груди, гладя по спине, будто перепуганную лошадку, сердцем чувствуя ее страх. — Что стряслось, моя драга? Память больно бьет? Или поп словом обидел?

— Помнишь ли ты, Владек, того старца, что видели некогда в Московии? — спросила Катаржина, взглянув в его глаза. — Помнишь ли ты слова его вещие?

— Кохана моя, я в памяти держу то, что надобно мне. А старец тот… Ну, помнится, был какой-то старец на пути нашем. Что с того?

— А то, что я его тут встретила, у ворот этих! — она прикусила губу, почувствовав, как невольно повысила голос, расслышала в нем нотки истерические. Услышал их и Владислав, покрепче обхватил ее стан.

— Ну, встретила и встретила! Чем он тебя напугал-то так? Снова о беде вещал какой?

— О долге сказал он, — попыталась вспомнить Катаржина слова старца. — Что вернуть должна то, что забрала у земли этой.

Владислав выдохнул облегченно, ласково провел пальцем по лбу и носу жены, до самых губ, в которые легко поцеловал ту, пытаясь успокоить.

— Ну, что в том худого? Что забрала ты из этой земли, вспомни. А как вспомнишь, мы то тут же сюда пришлем от греха подальше, — проговорил он. От его спокойного голоса, от крепких рук, что обнимали ее, сердце Катаржина стало постепенно замедлять свой бег, выравнивалось сбившееся от страха дыхание.

— Я подумала, что мне вернуться сюда предстоит. В землю эту лечь. Думала, смерть мне вещает, не иначе, — призналась она после мужу, когда они готовились ко сну в шатре, раскинутом неподалеку от деревни. Каменица, что ставилась в вотчине ныне, еще только складывалась, лишь к осени обещала встать чуть поодаль от деревни знатным панским домом в несколько комнат помимо гридницы.

Дом этот заложили совсем в другой стороне, не в той, где когда был двор боярина Северского, опасаясь теней, что могли ходить в том месте, хоть оно и было наиболее выгодным для постройки — на вершине холма, полого спускающемся к берегу Щури да к леску. Только церква встала на месте прежней. Для Божьего дома не было препон в том, люди же предпочли поставить жилища чуть поодаль даже от былой деревеньки. Смело рубили ныне избы холопы, что еще пару лет и зим назад ютились в вырытых в земле убежищах, опасаясь огня и мечей. Ныне же, когда мир установился над этими землями, можно было и более справный дом ставить. Вот и выросло за последние годы на месте былого разорения и пожарища новое поселение в десяток дымов, а в этом году и церковь достроили, возвращая вотчине прежний вид, хоть и под другим хозяином и она была ныне, и хлопы.

— Тебя хлебом не корми, дай думу себе надумать, — ласково проворчал Владислав, легко похлопав по постели подле себя, мол, ложись рядом. Катаржина покачала головой и снова выглянула на луну, что висела в темном небе над ними. Потому он вздохнул, поднялся на ноги и приблизился к ней, снова крепко захватывая ее в кольцо своих рук, уперся подбородком в ее светловолосую макушку. — Ну, доле думать о том. Доле! Помню я того старца и слова его помню, что в тот день он сказал нам. После обмана будет лад и радость. После ничего не пророчил он, кроме того. Только лад и радость… Да и как ляжешь ты в земли эти, коли суждено подле меня быть всегда? И лежать тебе в склепах под костелом, не в этой земле…

— А сыны наши? — вдруг встрепенулась Катаржина, сжимая его руки, обнимающие ее талию. Перед глазами тут же встали девятилетний Андрусь и трехлетний Михал, которого им Бог подарил аккурат в ночь перед Рождеством Христовым в 1617 году, в чем разглядел епископ знак свыше о духовной карьере для младенца вопреки скрытому недовольству матери. — Вдруг сыны наши в земли эти пойдут? Вдруг сызнова война вспыхнет, словно пожарище? Головы сложат в земле этой?

— Ты их из этих земель не увозила, Касенька, — напомнил Владислав, разворачивая ее к себе, чтобы взять ее лицо в плен своих ладоней, ласково погладить большими пальцами ее скулы. — Тебе их Бог подарил в другой стороне, запамятовала? Ты что отсюда увезла? Только землицы мешочек да образ Девы Святой. Вот завтра на рассвете тронемся в путь из этой стороны, раз ты тут такая хмурая, воротимся в Заслав да пришлем попу твоему образ тот. Вот долги и вернешь.

Он ясно видел, что не унимается никак тревога жены, потому стал целовать, желая своими горячими губами стереть следы ее. Любовью своей стереть ее из души, как и печать той тоски, что читал в глазах Каси с тех пор, как в вотчину эту приехали. И ему удалось это — через некоторое время Катаржина стала отвечать ему на поцелуи, выгибаться навстречу его рукам, ловя каждую ласку. И тогда Владислав подхватил ее на руки, отнес к постели в углу шатра, аккуратно уложил на смятые одеяла, не отрывая ни на миг губы от ее губ, накрыл своим телом, стащив с нее рубаху.

416