Обрученные судьбой - Страница 417

417

После, когда они лежали расслабленные и усталые, наблюдая за отблесками огня костра на полотне шатра, он не мог не подумать о том, что зря все-таки поддался на ее уговоры и привез сюда. Довольно было бы и того, что восстанавливает он эту вотчину, как и обещал ей пару лет и зим назад. Жена и до того заводила разговор о землях этих, мол, сон ей виделся про них, про то, что церковь тут стоять должна. Да только как поставить церкву в землях, которые ему по праву так и не отошли? Ведь еще долго было неясно, за кем они будут — за Литвой или за Московией, и только пару зим назад решилась судьба этой вотчины. Настала пора тогда выполнять обещание, некогда данное Владиславом жене, и вот возрождалась эта земля ныне из пепла.

— О чем твои думы? — вдруг спросила Катаржина, и он отвлекся от своих мыслей, обнаружил, что она пристально наблюдает за ним.

— О том обете, что ты дала, о землях этих, — честно ответил он, глядя ей в глаза.

Не довелось Владиславу долго наслаждаться тем счастьем и покоем, что установились в Заславском магнатстве для него после свадьбы тем весенним днем 1617 года. Как не довелось подержать на руках свое дитя, наблюдать, как был рожден его младший сын и становится отроком старший. Едва перевела дух Катаржина, когда Владислав не примкнул к походу на Московию, который совершил королевич Владислав в то время, как пришла иная весть, с другой стороны, откуда точно не ждали ее. Шведы, нарушив заключенное некогда перемирие, высадились в землях Инфлянты {3}, осадили Ригу.

Она уже не помнила, как прожила то время, что Владислав под командованием великого гетмана литовского отбивал захваченные земли Литвы. Дни слагались в тыдзени, а тыдзени в месяцы. Только по росту Михала, рожденного в отсутствие отца, его переходу из пеленок в рубаху она понимала, сколько времени прошло с того дня, как она простилась с Владиславом во дворе замка, как стояла на стене замковой и плакала беззвучно, пытаясь забыть о той дыре, что образовалась в груди с его отъездом.

Михал едва начал ползать, как вернулся Владислав в Заслав, Катаржина точно помнила то. Именно тогда, когда младший сын вдруг пересек ползком широкую кровать матери с одного края на другой под восторженные причитания матери, нянек и паненок из материнской свиты, откуда-то издалека через распахнутые окна донесся звук рога, и тут же громыхнула пушка на одной из башен, приветствуя возвращение пана в замок после долгого отсутствия.

Она не чувствовала ног, пока бежала по галерее Замка, по крутым лестницам, не слышала ничего вокруг, кроме биения собственного сердца, и не видела ничего и никого, кроме Владислава, спешившегося во дворе. И после, когда он обнял ее крепко, даже ребра заболели, когда обжег своим поцелуем губы, для нее во всем мире существовал в тот миг только он один…

На память о том коротком конфликте со шведами у Владислава останется шрам на плече от свинцового шарика, пущенного из аркебузы. Его вороной споткнется на поле боя, и пуля влетит именно в левое плечо, а не в сердце, как направлялась изначально.

— Удача! — скажет он тогда, но только спустя время она расскажет ему о том обете, что дала однажды, стоя на замковой стене. Построить в покинутой земле Северского церковь православную на месте той, что когда-то сжег Владислав вместе со своими пахоликами. Церковь, что так часто снилась Катаржине, вместе с избами и новым каменным домом поодаль от деревеньки. Только бы жизнь ему сохранили в той войне, только бы он вернулся к ней. Только бы он всегда возвращался к ней… Ведь она знала, что этот след от пули на плече Владислава, отраженный в ее душе невидимым шрамом, был далеко не последней памяткой о боях, в которых ему еще доведется побывать…

— А я ведаю, о чем твои думы, — произнес Владислав, но она ничего не ответила, улыбнулась и только коснулась губами этого маленького шрама, уютно устраиваясь на его плече, крепко прижимаясь к нему всем телом.

Она проснулась за некоторое время до рассветного часа, долго наблюдала в щель, что образовалась при неплотно прикрытом пологе шатра, за тем, как медленно сереет небо. А затем все же аккуратно, стараясь не потревожить сладкий сон, лежащего возле нее мужа, выскользнула из-под его руки и, набросив на плечи его жупан, чтобы укрыться от утренней свежести, вышла из шатра.

Только-только приступало розоветь на краю земли за густым лесом, что стоял на противоположном берегу Щури. Тихо было в лагере — спали, положив головы на седла или торбы, пахолики, попрятавшись от былой ночной прохлады под кунтушами. Лишь тот, кто на посту стоял, наблюдая с холма, как просыпается деревня у подножия, обернулся к пани на тихий шелест шагов, склонил голову, приветствуя ее. Она кивнула в ответ и ускорила шаг, чтобы выйти за пределы лагеря, опуститься на влажную от росы траву и наблюдать за постепенно розовеющим краем земли вдалеке.

Казалось, время повернулось вспять ныне, вернуло Катаржину в те дни, когда вез ее шляхтич Литвы из этой земли на свой двор. Но нет: и пахолики некоторые уже были не те в отряде мужа — молодые, незнакомые, и Ежи верного не было среди тех, кто спал в лагере за ее спиной. Нынче Ежи стал паном, держал крепко в кулаке свою вотчину да растил вместе с Эльжбетой деток своих: ласточку-дочку и сына, которого Господь подарил им позапрошлой зимой. Катаржина часто навещала его земли вместе с детьми, которых Ежи обожал словно собственных внуков.

Стало постепенно светлеть за лесом, что перед Катаржиной лежал за рекой, бледнели розовые тона, предвещая, что вскоре над темными верхушками деревьев поднимется солнечный диск. Она вздохнула и крепче прижалась грудью к коленям, обняла те руками.

417